Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Однажды дождливым вечером он взял меня с собой, чтобы помочь своему старому другу. Его бывший коллега по социальной работе в общине спросил, не сможет ли Барак провести лекцию в черном приходе в Роузленде, в дальнем конце Саутсайда, который пострадал от закрытия сталелитейного завода в середине 1980-х. Для Барака это стало долгожданной возможностью на один вечер вернуться к старой работе и памятной части Чикаго. Когда мы, все еще в офисной одежде, вошли в церковь, я поняла, что никогда не задумывалась о том, чем на самом деле занимается общественный организатор. Мы спустились по лестнице в подвал с низким потолком, освещенным флуоресцентными лампами, где на складных стульях сидели, обмахиваясь от жары, пятнадцать прихожан – в основном женщины, насколько я помню. Я села на последний ряд, а Барак прошел вперед и поздоровался.

Думаю, им он казался слишком молодым и официально одетым. Я видела их оценивающие взгляды, они пытались понять, кто перед ними на самом деле: самоуверенный аутсайдер или человек, который на самом деле мог сказать что-то по делу. Знакомая атмосфера. Я выросла на еженедельных встречах музыкального кружка моей двоюродной бабушки Робби, которые проходили в африканской методистской церкви вроде этой. Женщины в комнате ничем не отличались от тех, кто пел в хоре Робби или появлялся с запеканкой на крыльце дома Саутсайда после его смерти. Женщины с добрыми намерениями, с гражданским сознанием, часто матери или бабушки-одиночки, из тех, кто неизбежно приходит на помощь, когда остальные пасуют.

Барак повесил пиджак на спинку стула и снял наручные часы, положив их на стол перед собой, чтобы следить за временем. Затем он представился и немного разрядил обстановку, попросив слушателей рассказать о проблемах их района. Барак, в свою очередь, поделился одним своим случаем, привязав его к принципам общественной самоорганизации. Он был там, чтобы убедить их, что наши проблемы связывают нас друг с другом и через эти связи можно обуздать недовольство и превратить его во что-то полезное. Даже они, – сказал он, – крохотная группка людей внутри маленькой церкви в каком-то забытом районе, могут составить реальную политическую силу. Это потребует усилий, предупредил Барак. Это означает составить стратегию и укрепить доверие в сообществах, где доверия часто не хватает. Это означает начать просить людей, которых вы никогда не встречали, уделить вам немного времени или крошечную часть зарплаты. Это означает услышать «нет», сказанное дюжиной или сотней разных способов, прежде чем наконец получить «да». (Кажется, это и составляло бо́льшую часть работы организатора.) Но Барак заверил, что они действительно могут повлиять на реальное положение дел. Могут что-то изменить. Он видел, как точно такой же процесс работал, хотя и не всегда гладко, в Альтгельд-Гарденс, где точно такой же группе, как эта, удалось зарегистрировать новых избирателей, собрать жителей, встретиться с городскими чиновниками по поводу загрязнения асбестом и убедить мэрию финансировать местный Центр профессиональной переподготовки.

Грузная женщина, сидевшая рядом со мной, качала на коленях ребенка и не скрывала скептицизма. Она смотрела на Барака, вздернув подбородок и выпятив нижнюю губу, как бы говоря: «Кто ты такой, чтобы указывать нам, что делать?»

Но скептицизм его не волновал, точно так же, как небольшие шансы. В конце концов, Барак был единорогом – его необычное имя, странное происхождение, трудноопределимая этническая принадлежность, исчезнувший отец, уникальный ум. Он привык доказывать, на что он способен, куда бы он ни пошел.

В идею, которую он продвигал, было трудно поверить. Роузленд принимал на себя удар за ударом, начиная с отъезда белых семей и закрытия сталелитейного завода, заканчивая разрушением школ и процветанием наркоторговли. Барак рассказывал мне, что в работе организатора ему чаще всего приходилось иметь дело со смертельной усталостью людей – особенно чернокожих, – с цинизмом, порожденным тысячами небольших разочарований. Я это понимала. Я наблюдала это в своем районе, в собственной семье. Горечь, отсутствие веры. Эта горечь жила в обоих моих дедушках, порожденная каждой целью, от которой они отказались, каждым компромиссом, на который им пришлось пойти. Жила внутри измученной учительницы второго класса, оставившей попытки хоть чему-нибудь научить нас в Брин Мор. Жила внутри соседки, переставшей стричь свой газон и следить за тем, чем занимаются ее дети после школы. Она жила в каждой обертке, небрежно брошенной в траву в местном парке, и в каждой унции ликера, выпитой до темноты. Она жила во всем, что мы считали неисправимым, включая нас самих.

Барак разговаривал с жителями Роузленда на равных, но при этом не пытался завоевать их расположение, не скрывал свои привилегии и не старался вести себя «как черный». Среди страха и разочарований прихожан, в атмосфере бесправия и беспомощности он позволил себе указать им путь в противоположном направлении.

Я никогда не зацикливалась на отрицательной стороне того, что я – афроамериканка. Меня учили мыслить позитивно. Я впитала любовь семьи и желание родителей видеть нас с братом успешными. Я стояла с Сантитой Джексон на митингах операции PUSH, слушала, как ее отец призывает черных людей помнить о гордости. Моя цель всегда заключалась в том, чтобы заглянуть за пределы своего района – посмотреть вперед и преодолеть трудности. И я это сделала. Я получила два диплома Лиги плюща и стол в «Сидли и Остине». Мои родители и дедушка с бабушкой гордились мной.

Однако, слушая Барака, я понимала, что его версия надежды выходит далеко за рамки моей. Одно дело – выбраться из тупикового места, поняла я. И совсем другое – попытаться вывести это место из тупика.

Меня снова охватило чувство того, насколько он особенный. Церковные дамы вокруг тоже постепенно начали кивать в знак одобрения, сопровождая его речь криками «Угу» и «Правильно!».

К концу речи голос Барака стал громче. Не являясь проповедником, он определенно проповедовал кое-что – свое видение. Он делал на нас ставку. Выбор, по его мнению, был таков: ты либо сдаешься, либо работаешь ради перемен.

– Что для нас лучше? – воззвал Барак к собравшимся. – Довольствоваться миром, каков он есть, или работать на благо мира, каким он должен быть?

Он позаимствовал эту фразу из книги, прочитанной еще в начале работы организатором, и я буду вспоминать ее еще на протяжении многих лет. Она приближала меня к пониманию мотивации Барака так близко, как только можно. Мир, каким он должен быть.

Женщина с малышом на коленях чуть не взорвалась.

– Вот именно! – взревела она, окончательно поверив в Барака. – Аминь!

Аминь, подумала я. Тоже окончательно в него поверив.

Перед тем как вернуться в университет, где-то в середине августа, Барак признался мне в любви. Чувство расцвело между нами столь быстро и естественно, что сам момент признания мне совершенно не запомнился. Я не помню, когда и как это произошло. Всего лишь нежное и многозначительное проговаривание того, что застало нас обоих врасплох. Хотя мы знали друг друга всего пару месяцев и хотя все это ужасно непрактично, мы были влюблены.

Теперь нам предстояло преодолеть расстояние в девятьсот миль[95]. Бараку оставалось учиться два года, и он сказал, что после окончания вуза надеется обосноваться в Чикаго. Конечно, я не могла бросить ради него свою жизнь. Как новичок в «Сидли», я понимала: следующий этап моей карьеры имеет решающее значение – именно он определит, стану я партнером или нет. Я сама училась на юридическом и знала, как занят будет Барак. К тому же его выбрали редактором «Юридического обозрения Гарварда», студенческого ежемесячника, который считался одним из лучших изданий о юриспруденции в стране. Быть избранным в редакционную команду – большая честь, но одновременно означает вкалывать полный рабочий день при огромной загрузке на учебе.